Архитектор Максим Атаянц — об уроках истории и моде на неоклассику
— В 2013 году ваш проект победил в конкурсе на архитектурную концепцию Судебного квартала в Санкт-Петербурге. Однако позднее стало известно, что проектировать резиденцию Верховного суда будет проигравшее тогда конкурс бюро «Евгений Герасимов и партнеры». Как складывались ваши отношения с заказчиком после того, как вас отстранили от участия в проекте?
— Никак — сейчас я имею к этому проекту такое же отношение, как и любой другой житель Петербурга: молюсь, чтобы центр города не был обезображен. В этот проект пришли люди со своими представлениями о том, как он должен выглядеть. По этическим соображениям не могу комментировать качество архитектурных решений своих коллег.
— Как вам объяснили, почему проект решили поменять?
— Никто ни до каких объяснений не снисходил — зачем? Государственный заказчик в нашей стране имеет практически неограниченные возможности и в любой момент может отказаться от выбранного проекта без объяснения причин. И никаких юридических рычагов повлиять на него не существует. Механизма защиты прав архитектора также не существует.
— Деньги за проект вы получили?
— Я не получил ни копейки.
— О каком вознаграждении шла речь?
— Я внимательно не считал, но навскидку эта история стоила нам миллионов пятнадцать или чуть больше.
— Вы будете добиваться их выплаты?
— Нет, не буду. У нашей мастерской довольно много заказов, так что мы легко пережили эту потерю. Тратить нервы, время и деньги на судебные разбирательства я не хочу.
— Какой главный урок вы вынесли из этой истории?
— Он несколько снобистский, возможно, но все-таки. За сто лет до этой истории, в 1913 году, в Санкт-Петербурге проходил очень крупный архитектурный конкурс на строительство в этом месте комплекса для проведения всемирных выставок. Первую премию получил какой-то невнятный проект, но он не был реализован, потому что началась Первая мировая война. Сейчас тот конкурс известен историкам лишь благодаря участию в нем Ивана Александровича Фомина с очень хорошим неоклассическим проектом. Фомин тогда проиграл, однако его проект сегодня есть во всех учебниках по истории архитектуры, а о победителе никто не помнит. Думаю, эта история довольно поучительна. Как будет выглядеть в итоге Судебный квартал — пока неизвестно, а то, что мы нарисовали, уже никто не сотрет.
— А если говорить о более общих и, что ли, практических выводах?
— Само решение перенести Верховный суд из Москвы в Санкт-Петербург очень петербургское по своей внезапности и радикальности. Это откровенно имперский жест, и мой проект был ответом на него. Но теперь понятно, что такие жесты у нас носят имитационный характер и всерьез к ним относиться нельзя.
— То есть желания участвовать в конкурсах больше нет?
— А мы и так в них почти никогда не участвуем.
— Почему?
— А зачем? Заказов у нас более чем достаточно. И потом, в тех конкурсах, которые у нас проводятся, довольно много странностей, отбивающих всякую охоту в них участвовать.
— Например?
— Есть масса примеров, когда условия конкурсов нарушались членами жюри — то есть выбирался не максимально соответствующий техническому заданию проект, а тот, который казался экспертам «самым красивым». К тому же очень часто победитель конкурса и исполнитель проекта — разные структуры. Такое встречается сплошь и рядом, потому что нет механизма, юридически закрепляющего этот процесс. Второе и главное — бесконечная подковерная борьба, которая разворачивается уже после объявления результатов. Наконец, многие открытые конкурсы выигрывают маленькие бюро, по своему опыту и профессиональному статусу просто не способные сделать на основе картинок реальный проект. Именно поэтому их объединяют с анонимными организациями по производству проектного продукта, и в итоге вся идея девальвируется.
— Это проблема именно государственных конкурсов или вообще любых?
— Думаю, в первую очередь — государственных. Именно поэтому я никогда в них не участвовал. Ради Судебного квартала пренебрег этим принципом, но теперь зарекся от всякой работы с государством — она требует совершенно отдельных навыков, которыми я не обладаю.
— Есть ощущение, что архитектура сегодня в широком смысле во власти никого не интересует. Почему?
— Да, это так, но понять почему — трудно. Для Рима архитектура и градостроительство были главным инструментом продвижения имперской идеологии, именно поэтому туда вкладывались колоссальные ресурсы — организационные, интеллектуальные, экономические, какие угодно. В пародийно-уменьшенном масштабе то же самое было и в СССР в 1940–1950-е годы. Коммунистическая партия понимала, что архитектура — это огромный пропагандистский ресурс, и умело использовала его. Сейчас ни власть, ни общество не рассматривают архитектуру в таком качестве. Даже в частном девелопменте с трудом удается отстоять «право на архитектуру».
— Потому что она плохо продается? Не поверю.
— И правильно сделаете: качественная архитектура увеличивает стоимость жилья минимально — в пределах 5–7%, но ускоряет продажи.
— Тогда в чем проблема?
— Качественную архитектуру еще надо уметь спроектировать, но этого мало — еще важнее дефицитное умение воплотить ее, оставаясь в рамках экономической целесообразности.
— В этом году исполняется десять лет вашему сотрудничеству с Urban Group. В чем для вас интерес, помимо денежного, в таком партнерстве? Вы построили довольно много жилых комплексов для этого девелопера, во многом схожих — все выполнены в неоклассическом стиле. По идее, должна накопиться усталость.
— Схожи там только базовые принципы, но и они постоянно развиваются. А усталость преодолевается тогда, когда есть ясное понимание, зачем ты работаешь. У меня очень простая амбиция — переломить бытующее представление о том, как может выглядеть массовое жилье. Оно до сих пор в основном сформировано фильмом «Ирония судьбы, или С легким паром»: 3-я улица Строителей, дом 25, квартира 12. Самое страшное — когда человек не в состоянии даже помыслить, что за свои деньги он может жить в красивом доме. Когда, чтобы насладиться красотой, он должен ехать в центр, а потом возвращаться к себе, зажмурившись, выходить из машины и открывать ужасную железную дверь, за которой можно спрятаться от чудовищной городской среды. Моя задача — изменить эту ситуацию.
— Получается?
— Потихонечку получается. Наши первые покупатели выбирали квартиры, из окон которых не было видно соседних домов. А потом люди постепенно поняли, что смотреть на соседние дома, бульвары, набережные может быть приятно. Я как-то посчитал, что в наших домах живет порядка 23 тыс. человек, а строится еще больше. Это уже что-то. Думаю, рано или поздно люди поймут, что их обманывают, предлагая покупать жилье в безликих коробках, что есть выбор. Я понимал: по мере развития успеха рано или поздно появятся эпигоны, однако ремесленникам задача оказалась не по зубам, никто даже не пытался подражать. Недавно стало известно, что Михаила Филиппова пригласили спроектировать подобный жилой комплекс в Подмосковье. Очень хорошо, что тему подхватил такой большой мастер.
— То, о чем вы говорите, звучит, скорее, как социальная миссия. А профессиональный вызов для вас в чем?
— Профессиональный вызов — вернуть понятие красоты в городскую среду, вернуть в понятие «градостроительство» художественный смысл.
— Сколько проектов сейчас в вашем портфеле?
— В том, что мы сейчас проектируем, будут жить несколько десятков тысяч человек. Самый крупный проект строится в Лайково (Одинцовский район Подмосковья). Это, по сути, целый город — такие проекты если и выпадают, то раз в жизни. Это большая удача для любого архитектора. Из единичных проектов самый важный сейчас — храм Сошествия Святого Духа на Апостолов в Санкт-Петербурге на 5 тыс. человек, который я делаю по заказу местной церковной общины за свой счет. Вообще, мы проектируем церкви и в России, и в Армении — и делаем это бесплатно, это принципиальная позиция.
— Частный заказ, который спасал архитекторов во время всех кризисов, сохранился?
— Среднее или крупное архитектурное бюро никакой частный заказ не спасет. Я сделал какое-то количество очень богатых домов, но, работая с частным заказчиком, ты незаметно для себя становишься его психоаналитиком. И потом, сегодняшние заказчики — это первое-второе поколение людей, которые могут помыслить о чем-то большем, чем сарай на шести сотках. Понятно, как это сказывается на их предпочтениях. Удивительно: дом стоит раз в 20–25 раз больше, чем автомобиль, при этом периодики на автомобильную тему у нас сколько угодно, а на архитектурную — ноль. Люди, тратя огромные деньги на дома, ничего о них не знают. Вообще. Это поразительно.
— В прошлом году одной из главных тем дискуссий в СМИ и соцсетях стала реконструкция центральных московских улиц. Как вы оцениваете результаты столичного благоустройства и чем в этом смысле петербургская ситуация отличается от московской?
— То, о чем вы говорите, иначе как истерикой не назовешь. Хорошо, что она поутихла. Профессионалы были недовольны благоустройством, потому что контракт достался не им, а обыватели просто канализировали свое недовольство теми или иными вещами вот таким суррогатным образом. В Петербурге за последние 10–15 лет гранитом были замощены десятки улиц, в том числе Невский проспект, и это не вызвало никакого общественного негодования. Думаю, у вас через три года тоже все успокоятся и не вспомнят, как московские улицы выглядели раньше. Тем более что выглядят они очень хорошо — гораздо лучше, чем пару лет назад.
Архитектурная мастерская Максима Атаянца основана в 2000 году в Санкт-Петербурге. Компания специализируется на проектировании крупных градостроительных комплексов, церквей, соборов — от разработки концепции генплана до проектной документации. Крупнейшие реализованные проекты — горнолыжный курорт «Горки Город» (медиадеревня Олимпиады в Сочи – 2014), культурно-этнографический парк «Моя Россия» в Краснодарском крае, жилые комплексы «Город Набережных» (Химки), «Ивакино-Покровское» (Химки), «Опалиха О2» (Красногорск), «Новосходненский» (Сходня), церковь Святого Креста в Нагорном Карабахе.