Архитектор Наринэ Тютчева: «Москва — это terra incognita»

Читать в полной версии

— Сейчас много говорят о том, как оживить спальные районы Москвы. С новыми территориями все более или менее понятно, а вот что делать с уже сложившимися микрорайонами, не знает никто. Не сносить же 17-этажные дома, чтобы на их месте строить театры и культурные центры. А для новой застройки там места нет.

— Это не вопрос районов, это вопрос концептуального развития города. Город представляет собой огромную агломерацию. Любая агломерация состоит из отдельных элементов, поселений, районов и так далее. Агломерация хорошо работает только тогда, когда четко определена роль каждого элемента и есть система взаимоотношений всех элементов в целом.

Я пока не видела ни одной работы, ни одной попытки поговорить о структуре Москвы, о том, что она собой представляет. Вы нигде не найдете точных данных, сколько людей живет сегодня в Москве, каков их этнический состав, какова система расселения, система занятости. Москва сегодня — это terra incognita.

А еще архитектурное сообщество отодвинуто от принятия решений по использованию территорий и объектов. Например, не так давно были проданы и отданы под реконструкцию частной компании все бывшие советские кинотеатры. Я считаю это большим упущением со стороны города, потому что эти кинотеатры, которые очень грамотно расположены и представляют собой образцы хорошей архитектуры, потенциально могли бы стать культурным и общественным каркасом города. Вместо этого мы получим торговые центры с мультиплексами, в то время как городу так и не будет хватать общественных и социальных пространств, да и для просмотра отечественных фильмов в том числе.

— В продолжение темы общественных пространств: что с вашим проектом реконструкции Трехгорной мануфактуры в Москве? Вы сделали его давно, но там до сих пор ничего не происходит.

— Думаю, это проблема инвестора, который пока не спешит вкладывать деньги в реконструкцию. Я рада, что, по крайней мере, после принятия нашей концепции развития не начался массовый снос строений и на Трехгорке есть какая-то жизнь. Благодаря команде инвестора эта территория заполнилась арендаторами и открылась городу, там происходит масса всего интересного. Что будет дальше — не знаю, потому что ГПЗУ на всю территорию до сих пор не получен.

— Это скорее частный случай или инвесторы сейчас в принципе не заинтересованы в такого рода объектах?

— Полагаю, частный случай. Интерес к таким проектам у инвесторов в последние годы стал появляться, и это правильно, потому что в городе много всего, построенного до нас, ценного, важного, что нужно сохранять и наполнять новой жизнью. Я всегда стояла за интенсификацию того, что уже существует. Эта методика была крайне непопулярна в 90-е и нулевые.

Помню, когда мы сделали первый и достаточно громкий для города объект — реконструкцию 5-го корпуса фабрики «Красная Роза» — и выставили его на каком-то архитектурном смотре, он привлек к себе много внимания, но там не оказалось подходящей номинации, чтобы проект отметить. Только после этого появилась номинация «Реконструкция», и для нас это было большой победой. Наконец этот жанр признали одним из видов искусства. А до этого всем казалось, что реконструкция — хозяйственное латание, которое не имеет никакой художественной ценности.

— Другой ваш заметный московский проект последнего времени — реставрация флигеля «Руина» на территории Музея архитектуры. Это один из единичных у нас примеров реставрации, выполненных в соответствии с принципами Венецианской хартии (документ, предписывающий сохранение памятника архитектуры с наслоениями разных эпох. — Прим. «РКБ-Недвижимости»). Что было самым сложным в работе над ним?

— Сложнее всего было придумать методику работы на подобном объекте. Сначала — методику исследовательскую и проектную, а затем — строительную. На первый взгляд казалось, что сохранять и консервировать достаточно просто, ведь вот оно — уже все есть. Но на деле это стало для нас большим испытанием. Остановить материю на грани полного разрушения, не дав ей при этом «качнуться» в другую сторону — сторону перерождения, — очень непростая задача. По сути, это означает остановить время. И это именно та задача, которую мы перед собой ставили.

— Есть ли в планах заняться чем-то похожим?

— Заниматься похожими объектами не очень интересно. И каждый объект для нас — новая неповторимая история. Ну, а если коснуться темы получения заказов на серьезные объекты, то в сфере охраны наследия Минкульт предпочитает работать с государственными институциями, поэтому тут мы не выдерживаем конкуренции.

Государственные тендеры сегодня устроены таким образом, чтобы вообще отсечь весь мелкий и средний бизнес от этих конкурсов. Потому что даже для того чтобы принять в них участие, нужно заплатить очень серьезные деньги, а потом еще внести большую банковскую гарантию — минимум четверть от стоимости заказа. Это могут себе позволить далеко не все. Небольшие заказы мы в состоянии потянуть, а крупные — уже нет. Поэтому в основном ориентируемся на частного заказчика, а он, за редким исключением, не очень любит связываться с памятниками.

— Тем не менее вы активно участвуете в конкурсах. Удается ли как-то использовать наработки, которые появляются в результате подготовки конкурсных проектов?

— Да, в некотором смысле. Во-первых, любой конкурс — это своего рода профессиональная тренировка. Она очень важна и с творческой, и с организационной точки зрения для формирования команды. Во-вторых, поскольку мы склонны к проведению различных исследований, то выводы, которые в них содержатся, стараемся использовать и в реальном проектировании, и при общении с заказчиками. Иногда это влияет на принятие конкретных решений.

— Каких, например?

— У нас почти все заказчики настроены скептически и консервативно, поэтому каждый раз приходится отстаивать свою точку зрения, что-то доказывать. Например, когда-то мы со студентами МАРХИ провели исследование на тему жилых микрорайонов, и результаты помогли доказать заказчику жилого комплекса в Химках, что невысотная застройка по индивидуальному проекту выгоднее, чем строительство многоэтажных типовых домов. А работа над конкурсным проектом по Москве-реке привела к тому, что к нам обратились из крупной корпорации с просьбой оценить негативное влияние строящегося северного дублера Кутузовского проспекта и предложить меры по его адаптации в городской среде. Сейчас мы этим занимаемся. Видимо, пригодился наш опыт системного подхода к макрогородским процессам.

— Вы упомянули свой конкурсный проект развития территорий вдоль Москвы-реки, который вышел в финал, но не победил. Он интересен тем, что по-новому взглянул на возможности водных артерий в городе. Как в нынешних условиях можно использовать этот ресурс?

— Это все та же история про интенсификацию того, что есть. В данном случае мы предложили вернуть реке ее исконную роль, о которой все подзабыли, а именно — важной транспортной артерии и главного общественного пространства. Ничего нового мы не изобретали, просто решили немного помечтать. Но помечтать профессионально. Так и родился наш «речной трамвай» как иллюстрация к мечте — скользить по-над водой круглый год и любоваться городом в любую погоду.

— Вы, наверное, больше, чем любое другое столичное бюро, работаете в регионах. Какой главный урок вынесли из этого опыта?

— В последнее время тема развития туризма в регионах стала очень модной, все об этом говорят и видят в нем панацею, особенно для малых городов. Но это не так. Например, недавно мы закончили работу над проектом развития Тарусы и выяснили, что туристический сектор там приносит в городской бюджет менее 10% дохода. Это ничтожная прибыль, притом что местных жителей — 9 тыс., дачников — 20 тыс., а туристов — 150 тыс. человек. То есть, чтобы увеличить долю туристического сектора в бюджете, нужно увеличить число самих туристов в десять раз. Но вы понимаете, что станет с городом, если туда приедут 1,5 млн человек.

Так что спасение малых городов совсем не в туризме, который приносит больше ущерба среде, а в развитии образования, социальной сферы и локальных производств. За исключением, может быть, тех мест, где рекреационная функция является основной.

— Вы упомянули проект развития Тарусы. Что это за история?

— Это частная инициатива бизнесмена и мецената Исмаила Ахметова, смысл которой в том, чтобы придумать вектор дальнейшего развития города. Сам Ахметов живет там постоянно, поэтому он прямо заинтересован в развитии Тарусы. Да и для меня это не чужой город — я сама отчасти местный житель, потому что 20 лет назад приобрела здесь дачу, приезжаю каждые выходные в любой сезон.

Многие городские проблемы я знаю изнутри, знаю, что беспокоит местных жителей и таких же, как я, дачников. Вместе с молодыми архитекторами, географами — студентами Московской архитектурной школы (МАРШ), Лионского института инноваций и креативных стратегий в архитектуре Confluence и МГУ — мы провели исследование, пытаясь понять феномен Тарусы.

Вопросов было несколько: чем этот город ценен, почему он так популярен среди дачников и туристов, какие есть потребности у местного населения, и — главное — какие сегодня у города проблемы. Попытавшись ответить на эти вопросы, мы с ребятами предложили Тарусе некий новый сценарий жизни.

— На чем он основан?

— На том ценном, что в городе уже есть. Уникальность Тарусы — в сочетании ее провинциальности и одновременно столичности. Провинциальность — это уникальная природа, тишина, отсутствие промышленности и шумных магистралей, скромная, но достойная архитектурная среда, сохранившееся историческое и культурное наследие. Столичность же представлена интеллектуальным потенциалом дачников — преимущественно деятелей искусства, культуры, науки.

С одной стороны, в городе сохранились традиционные ремесла — знаменитая тарусская вышивка, керамика, деревообработка, с другой — работают Институт космических исследований, прекрасная больница с кардиологическим центром, где трудятся специалисты из Москвы.

У местных жителей есть запрос на перемены. Мы провели опрос и выяснили, что 83% школьников хотят, чтобы в Тарусе было высшее учебное заведение. Вместе с тем здешние дачники, среди которых много высококлассных специалистов, проводят в Тарусе много времени. Таким образом, есть предпосылки для взаимного интеллектуального обмена: в городе проходят мастер-классы музыкантов, работают арт-резиденции, в местной художественной школе детей учат известные мастера.

Учитывая все это, мы предложили создать в Тарусе многодисциплинарную арт-академию, где молодежь могла бы получить образование совершенно нового качества. Для этого необязательно строить новый кампус — достаточно задействовать те объекты и площадки, которые сегодня неэффективно используются или не используются совсем, и рассредоточить эту академию по всему городу, превратив его в один большой университет.

— Есть ли шансы, что ваши идеи конвертируются во что-то конкретное?

— Рассуждать о том, во что это конвертируется в материальном смысле, пока рано. Думаю, сейчас это даже не главное, для каких-то реальных действий нужно создать предпосылки. Мы занимались скорее поиском импульсов, которые смогли бы подтолкнуть преобразование городской жизни и среды. Местные власти, за исключением избранного главы города, депутата заксобрания, нескольких активных представителей бизнес-сообщества и членов администрации, не очень активно участвовали в нашей работе.

— Что для вас самое сложное в работе на местах — косность властей, недоверие бизнеса, отсутствие денег?

— Самая большая проблема — в структуре российской экономики. Дело в том, что в регионах остается ничтожное количество денег от налогов, которые собираются с местных налогоплательщиков. Это не стимулирует ни развитие бизнеса, ни развитие городов. Основной доход региональная экономика имеет от продажи и аренды земли и недвижимости. Это ведет исключительно к экстенсивному пути развития. То есть бесконечным попыткам что-нибудь продать, а не развивать процессы в имеющихся объемах.

— В кризис работы стало меньше?

— Наоборот. С точки зрения экономики сейчас все довольно грустно: расценки не выросли с докризисных времен, а стоимость жизни выросла существенно. Это заставляет нас работать в невероятном темпе. При этом состав заказов у нас достаточный и очень содержательный.

— Кто основные заказчики сейчас?

— Они очень разные. Есть частные заказчики, есть государственные, есть крупные корпорации. Но, наверное, наиболее значимым заказчиком для нас сегодня является Фонд «Подари жизнь», для которого мы проектируем детский реабилитационный санаторий. Если вкратце, то проектной задачей является реставрация и приспособление усадьбы «Измалково» в Переделкино, а также строительство нескольких новых объектов на соседней территории, не входящей в зону охраны объекта культурного наследия. Работа для нас очень ответственная и увлекательная.

— Вы много и давно преподаете — и МАРХИ, и в МАРШе. Можно ли говорить о появлении поколения архитекторов, которые способны по-новому взглянуть на Москву?

— Новое поколение, безусловно, смотрит на Москву по-новому, глазами людей, выросших в условиях иного информационного поля и иных экономических отношений. Я вижу много талантливых ребят, желающих профессионально высказываться. Посмотрите, какой интерес к тому, что делает «Стрелка», — он говорит о том, что молодые архитекторы способны размышлять о системных проблемах. Главное, чтобы все это не вылилось исключительно в благоустройство и лавочки. Если у них будет возможность свободно развиваться, через какое-то время мы увидим много интересного.

— Что нужно сделать, чтобы эта возможность появилась?

— Для начала нужно отменить федеральный закон, который лишил архитекторов авторского права. В нем прописано, что архитектор, передав заказчику проект и получив за него деньги, автоматически лишается на него права. Дальше заказчик может передать этот проект другому архитектору, который изменит его до неузнаваемости. Таким образом, девальвируется самое ценное, что есть в нашей профессии, — творческая идея и ответственность за нее.